Найти!
14 жов 21:08Информация

ЖИЗНЬ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ

ЖИЗНЬ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ

"Жизнь двенадцати цезарей"-это название книги, автором которой является Гай Светоний Транквилл - римский историк, живший в начале современного летоисчисления, берущего начало именно в Риме. В ней он описывает настоящий облик римских императоров, сильно отличающийся от современных представлений, воспетых современными историками и масс-культурой.

"Римских императоров очень часто наивно представляют как неких героев и мудрых государственных деятелей, денно и нощно заботящихся о благе Отечества. Однако древнеримский историк Гай Светоний Транквилл в своей книге "Жизнь двенадцати цезарей" полностью опроверг это представление.

Сначала очень важная информация об авторе указанной книги. Гай Светоний Транквилл со117 по 122 год был советником по переписке римского императора Адриана...

Если проводить аналогии с современными государственными должностями, Гай Светоний Транквилл был кем-то вроде "руководителя Администрации Президента". Кроме того, он одновременно был главой императорской канцелярии "по учёным делам", в ведении которой находились все государственные архивы и библиотеки.

Имея доступ к абсолютно всем архивным документам, в том числе совершенно секретным, Гай Светоний Транквилл в 120 году написал биографии первых 12 римских императоров, и объединил их в одну книгу под названием "Жизнь двенадцати цезарей".

Книга предназначалась не для широкой публики, а для узкого круга руководителейРимской империи, как сейчас бы сказали, "для служебного пользования". Заказчиком книги был префект претория (т.е. командующий императорской гвардией) Септиций Клар, второй в государстве человек после императора.

Из-за узко-служебного характера книги тираж её был настолько мал, что после разгрома Римской империи варварами сохранился всего один экземпляр, который стал храниться при дворе франкских королей.

Таким образом, книга "Жизнь двенадцати цезарей" - это не агитка оппозиционера с целью опорочить государственную власть, это документ для служебного пользования, написанный по архивным материалам одним из высших должностных лиц Римской империи для другого высшего должностного лица.

Поэтому информация, содержащаяся в книге Гая Светония Транквилла, является особо ценной и достоверной, подтверждается и трудами многих других античных историков (Аппиан, Кассий Дион, Марциал, Плиний младший, Плутарх, Стаций, Тацит, и др.)...

Итак, из первых 12 римских императоров 10 были гомосексуалистами ...

Как свидетельствует Гай Светоний Транквилл, почти все из "двенадцати цезарей" отличались крайней жестокостью, а некоторые даже патологическим садизмом, и почти все они характеризовались исключительной жадностью, и без зазрения совести отбирали имущество своих граждан и жителей провинций..."

Ниже приведем некоторые выдержки из книги.

"Месяц июль у нас в честь Юлия Цезаря. А месяц август - в честь его приёмного сына. Божественного Августа. (августейшие особы отсюда пошли)".

Август

ЖИЗНЬ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ

"В сане великого понтифика – сан этот он (Август)  принял только после смерти Лепида, не желая отнимать его при жизни, – он велел собрать отовсюду и сжечь все пророческие книги [76] , греческие и латинские, ходившие в народе безымянно или под сомнительными именами, числом свыше двух тысяч. Сохранил он только Сивиллины книги, но и те с отбором; их он поместил в двух позолоченных ларцах под основанием храма Аполлона Палатинского...

35. Сенат давно уже разросся и превратился в безобразную и беспорядочную толпу[94] – в нем было больше тысячи членов, и среди них люди самые недостойные, принятые после смерти Цезаря по знакомству или за взятку, которых в народе называли «замогильными» сенаторами.

Он вернул сенат к прежней численности и к прежнему блеску, дважды произведя пересмотр списков [95] : в первый раз выбор делали сами сенаторы, называя друг друга, во второй раз это делал он сам вместе с Агриппой. Говорят, что при этом он сидел на председательском кресле в панцире под одеждой и при оружии, а вокруг стояли десять самых сильных его друзей из сената;

(2) Кремуций Корд пишет, что и сенаторов к нему подпускали лишь поодиночке и обыскав. Некоторых он усовестил, так что они добровольно отреклись от звания, и даже после отречения он сохранил за ними сенаторское платье, место в орхестре на зрелищах и участие в общем обеде [96] ...

44. Среди зрителей, которые ранее сидели беспорядочно и вели себя распущенно, он навел и установил порядок. Поводом послужила обида одного сенатора, которому в Путеолах на многолюдных зрелищах никто из сидящей толпы не захотел уступить места; тогда и было постановлено сенатом, чтобы на всяких общественных зрелищах первый ряд сидений всегда оставался свободным для сенаторов.

Послам свободных и союзных народов он запретил садиться в орхестре [121] , так как обнаружил, что среди них бывали и вольноотпущенники. Солдат он отделил от граждан.

(2) Среди простого народа он отвел особые места для людей женатых, отдельный клин – для несовершеннолетних, и соседний – для их наставников, а на средних местах воспретил сидеть одетым в темные плащи. Женщинам он даже на гладиаторские бои не дозволял смотреть иначе, как с самых верхних мест, хотя по старому обычаю на этих зрелищах они садились вместе с мужчинами.

(3) Только девственным весталкам он предоставил в театре отдельное место напротив преторского кресла. С атлетических же состязаний [122] он удалил женщин совершенно: и когда на понтификальных играх [123] народ потребовал вывести пару кулачных бойцов, он отложил это на утро следующего дня, сделав объявление, чтобы женщины не появлялись в театре раньше пятого часа [124]...

69. Что он жил с чужими женами, не отрицают даже его друзья; но они оправдывают его тем, что он шел на это не из похоти, а по расчету, чтобы через женщин легче выведывать замыслы противников...."

Тиберий

ЖИЗНЬ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ

 "Тиберий запретил присягать на верность его делам [63] , запретил называть сентябрьмесяц «Тиберием», а октябрь – «Ливием» [64]...

"Хотя верховную власть [56] он без колебания решился тотчас и принять и применять, хотя он уже окружил себя вооруженной стражей, залогом и знаком господства, однако на словах он долго отказывался от власти, разыгрывая самую бесстыдную комедию: то он с упреком говорил умоляющим друзьям, что они и не знают, какое это чудовище – власть, то он двусмысленными ответами и хитрой нерешительностью держал в напряженном неведении сенат, подступавший к нему с коленопреклоненными просьбами.

Некоторые даже потеряли терпение: кто-то среди общего шума воскликнул: «Пусть он правит или пусть он уходит!»; кто-то в лицо ему заявил, что иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает.

(2) Наконец, словно против воли, с горькими жалобами на тягостное рабство, возлагаемое им на себя, он принял власть. Но и тут он постарался внушить надежду, что когда-нибудь ее сложит, – вот его слова: «…до тех пор, пока вам не покажется, что пришло время дать отдых и моей старости».

25. Причиной его колебаний был страх перед опасностями, угрожавшими ему со всех сторон: «я держу волка за уши» [57]...

Звание императора, прозвище отца отечества, дубовый венок над дверьми [65] он отверг; даже имя Августа, хоть он и получил его по наследству, он употреблял только в письмах к царям и правителям.

27. Угодливость была ему так противна, что он не подпускал к своим носилкам никого из сенаторов, ни для приветствия, ни по делам...

Когда один консуляр [67] , прося у него прощения, хотел броситься к его ногам, он так от него отшатнулся, что упал навзничь. Даже когда в разговоре или в пространной речи он слышал лесть, то немедленно обрывал говорящего, бранил и тут же поправлял. Когда кто-то обратился к нему «государь» [68] , он тотчас объявил, чтобы более так его не оскорбляли. Кто-то другой называл его дела «священными» и говорил, что обращается к сенату по его воле; он поправил его и заставил сказать вместо «по его воле» – «по его совету», и вместо «священные» – «важные».

28. Но и непочтительность, и злословие, и оскорбительные о нем стишки он переносил терпеливо и стойко, с гордостью заявляя, что в свободном государстве должны быть свободны и мысль и язык.

Сохранилась и такая речь его в сенате, вполне достойная гражданина: «Если кто неладно обо мне отзовется, я постараюсь разъяснить ему все мои слова и дела; если же он будет упорствовать, я отвечу ему взаимной неприязнью».

39. Но когда он потерял обоих сыновей – из них Германик скончался в Сирии, а Друз в Риме, – он отправился искать уединения в Кампанию. Едва ли не все тогда и думали и говорили с полной уверенностью [92] , что в Рим он уже не вернется и скоро умрет. И то и другое почти исполнилось.

Правда, народ неотступными просьбами тотчас добился его возвращения, так как произошло несчастье в Фиденах: на гладиаторских играх обрушился амфитеатр и больше двадцати тысяч человек погибло. Он переехал на материк и всем позволил приходить к нему, тем более, что еще при отъезде из Рима он эдиктом запретил его тревожить и всю дорогу никого к себе не допускал...

За это его уже везде и открыто стали называть «козлищем», переиначивая название острова [102]...

49. С течением времени он перешел и к открытому вымогательству. Всем известно, что Гнея Лентула Авгура, очень богатого человека, он угрозами и запугиванием довел до самоубийства, в надежде стать единственным его наследником....

В Галлии, в Испании, в Сирии и в Греции он у местных правителей отбирал имущества по самым пустым и бесстыдным наговорам: некоторые только и обвинялись в том, что часть своих средств держали в наличных деньгах [113] ..."

57. Его природная жестокость и хладнокровие были заметны еще в детстве. Феодор Гадарский, обучавший его красноречию, раньше и зорче всех разглядел это и едва ли не лучше всех определил, когда, браня, всегда называл его: «грязь, замешанная кровью» ...

(2) Перечислять его злодеяния по отдельности слишком долго: довольно будет показать примеры его свирепости на самых общих случаях. Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день [137] : даже в новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись и осуждались их дети и дети их детей. Родственникам казненных запрещено было их оплакивать. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались любые награды

. (3) Никакому доносу не отказывали в доверии. Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов. Поэта судили за то, что он в трагедии посмел порицать Агамемнона, историка судили за то, что он назвал Брута и Кассия последними из римлян: оба были тотчас казнены, а сочинения их уничтожены, хотя лишь за несколько лет до того они открыто и с успехом читались перед самим Августом [138] .

(4) Некоторым заключенным запрещалось не только утешаться занятиями, но даже говорить и беседовать. Из тех, кого звали на суд, многие закалывали себя дома, уверенные в осуждении, избегая травли и позора, многие принимали яд в самой курии; но и тех, с перевязанными ранами, полуживых, еще трепещущих, волокли в темницу..."

 Гай Калигула 

ЖИЗНЬ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ

14. А когда он вступил в Рим, ему тотчас была поручена высшая и полная власть по единогласному приговору сената и ворвавшейся в курию толпы, вопреки завещанию Тиберия [30] , который назначил ему сонаследником своего несовершеннолетнего внука. Ликование в народе было такое, что за ближайших три неполных месяца было, говорят, зарезано больше, чем сто шестьдесят тысяч жертвенных животных. (2) Когда через несколько дней он отправился на кампанские острова [31] , все приносили обеты за его возвращение, не упуская самого малого случая выразить тревогу и заботу о его благополучии. 

Когда он было захворал, люди ночами напролет толпились вокруг Палатина; были и такие, которые давали письменные клятвы биться насмерть ради выздоровления больного или отдать за него свою жизнь [32] . (3) Безграничную любовь граждан довершало замечательное расположение чужестранцев...

22. До сих пор шла речь о правителе, далее придется говорить о чудовище...

(4) С такой же надменностью и жестокостью относился он и к остальным сословиям. Однажды, потревоженный среди ночи шумом толпы, которая заранее спешила занять места в цирке, он всех их разогнал палками: при замешательстве было задавлено больше двадцати римских всадников, столько же замужних женщин и несчетное число прочего народу.

На театральных представлениях он, желая перессорить плебеев и всадников, раздавал даровые пропуска [81] раньше времени, чтобы чернь захватывала и всаднические места. (5) На гладиаторских играх иногда в палящий зной он убирал навес и не выпускал зрителей с мест; или вдруг вместо обычной пышности выводил изнуренных зверей и убогих дряхлых гладиаторов, а вместо потешных бойцов [82] – отцов семейства, самых почтенных, но обезображенных каким-нибудь увечьем. А то вдруг закрывал житницы и обрекал народ на голод...

27. Свирепость своего нрава обнаружил он яснее всего вот какими поступками. Когда вздорожал скот, которым откармливали диких зверей для зрелищ, он велел бросить им на растерзание преступников; и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чем виноват, а прямо приказывал, стоя в дверях, забирать всех, «от лысого до лысого»...

Он постоянно повторял известные слова трагедии: Пусть ненавидят, лишь бы боялись! [93]

32. Даже в часы отдохновения, среди пиров и забав, свирепость его не покидала ни в речах, ни в поступках. Во время закусок и попоек часто у него на глазах велись допросы и пытки по важным делам, и стоял солдат, мастер обезглавливать, чтобы рубить головы любым заключенным...

В Путеолах при освящении моста – об этой его выдумке мы уже говорили – он созвал к себе много народу с берегов и неожиданно сбросил их в море, а тех, кто пытался схватиться за кормила судов, баграми и веслами отталкивал вглубь. (2)

Четыре месяца спустя он погиб, совершив великие злодеяния и замышляя еще большие. Так, он собирался переселиться в Анций [129] , а потом – в Александрию, перебив сперва самых лучших мужей из обоих сословий. (3) Это не подлежит сомнению: в его тайных бумагах были найдены две тетрадки, каждая со своим заглавием – одна называлась «Меч», другая – «Кинжал»; в обоих были имена и заметки о тех, кто должен был умереть. Обнаружен был и огромный ларь, наполненный различными отравами: Клавдий потом велел бросить его в море, и зараза, говорят, была от этого такая, что волны прибивалиотравленную рыбу к окрестным берегам...

59. Прожил он двадцать девять лет, правил три года, десять месяцев и восемь дней...

 Божественный Клавдий

"(2) Мать его Антония говорила, что он урод среди людей, что природа начала его и не кончила, и, желая укорить кого-нибудь в тупоумии, говорила: «глупей моего Клавдия». Бабка его Августа [13] всегда относилась к нему с глубочайшим презрением, говорила с ним очень редко, и даже замечания ему делала или в записках, коротких и резких, или через рабов.

Сестра его Ливилла, услыхав, что ему суждено быть императором, громко и при всех проклинала эту несчастную и недостойную участь римского народа...

Тогда лишь он оставил всякую надежду на возвышение и удалился от всяких дел, укрываясь то в садах и загородном доме, то на кампанской вилле; и так он жил в обществе самых низких людей, усугубляя позор своего тупоумия дурной славой игрока и пьяницы.

8. Но и это не избавляло его от оскорблений. Так, если он опаздывал на обед к назначенному часу, то он находил себе место не сразу, да и то разве обойдя всю палату. А когда, наевшись, начинал дремать – это с ним бывало частенько, – то шуты бросали в него косточками фиников или маслин, а иной раз, словно в шутку, будили хлыстом или прутьями [29] ; любили они также, пока он храпел, надевать ему на руки сандалии, чтобы он, внезапно разбуженный, тер себе ими лицо.

10. В таких и подобных обстоятельствах прожил он большую часть жизни, как вдруг поистине удивительным случаем достиг императорской власти.

29. И вот, как я сказал, у этих-то людей и у своих жен был он в таком подчинении, что вел себя не как правитель, а как служитель: ради выгоды, желания, прихоти любого из них он щедро раздавал и должности, и военачальства, и прощения, и наказания, обычно даже сам ничего не зная и не ведая об этом.

Тридцать пять сенаторов и более трехсот римских всадников были казнены им с редким безразличием: когда уже центурион, докладывая о казни одного консуляра, сказал, что приказ исполнен, он вдруг заявил, что никаких приказов не давал; однако сделанное одобрил, так как отпущенники уверили его, что солдаты исполнили свой долг, по собственному почину бросившись мстить за императора.

(3) И уже всякое вероятие превосходит то, что на свадьбе Мессалины с ее любовником Силием он сам был в числе свидетелей, подписавших брачный договор [126] : его убедили, будто это нарочно разыграно, чтобы отвратить и перенести на другого угрозу опасности, возвещенную ему какими-то знаменьями.

34. Природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом. Пытки при допросах и казни отцеубийц [131] заставлял он производить немедля и у себя на глазах. Однажды в Тибуре он пожелал видеть казнь по древнему обычаю [132] , преступники уже были привязаны к столбам, но не нашлось палача; тогда он вызвал палача из Рима и терпеливо ждал его до самого вечера. На гладиаторских играх, своих или чужих [133] , он всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно же ретиариев: ему хотелось посмотреть в лицо умирающим. (2) Когда какие-то единоборцы поразили друг друга насмерть, он тотчас приказал изготовить для него из мечей того и другого маленькие ножички.

Кроме всего этого, людей удивляла его забывчивость и бездумность – то, что греки называют рассеянностью и незрячестью. Так, после убийства Мессалины, садясь за стол, он спросил, почему же не приходит императрица [140] ? И многих других, приговоренных к казни, он на следующий же день звал на совет или на игру в кости, а так как они не являлись, то обзывал их через посланных сонливцами. (2)...

40. В словах и поступках обнаруживал он часто такую необдуманность, что казалось, он не знает и не понимает, кто он, с кем, где и когда говорит.

(2) Умер он от яда [153] , как признают все; но кто и где его дал, о том говорят по-разному."

Добавить комментарий
Інформація
Коментувати статті на сайті можливе лише впродовж 90 днів з дня публікування.